Олег Сенцов: «У меня не бывает депрессии». Разговор правозащитника с голодающим режиссером

Это будет очень личный текст. И не журналистский. Может быть, пристрастный.

Мне выпала редкая удача увидеть Олега Сенцова на 93-й день его бессрочной голодовки в ямальской колонии «Белый медведь». Эта встреча была очень драматичной. Во-первых, я не была уверена, что Олег захочет говорить со мной, потому что он неоднократно передавал через адвокатов, что не надо к нему ездить, что лучше ездить к другим украинцам, осужденным в России, за чье освобождение он борется.

Во-вторых, я догадывалась, почему ФСИН согласовал мою встречу с Олегом. Вероятно, на фоне последних скандалов вокруг российской тюремной службы, связанных с пытками в ярославской колонии и в других регионах, ФСИН хотела показать, что хотя бы Сенцова они не мучают и лечат. Поэтому и пустили. И, как оказалось, они его действительно не мучают.

«Вдруг он передумает и станет есть?»

Когда все формальности были пройдены, начальник режима и безопасности торжественно зачитал мне «требования по соблюдению безопасности для женщин», — это такой приказ ДСП, в котором, в частности, говорится, что женщина не должна вступать в сексуальные связи с мужчинами в колонии, и если женщина вдруг случайно окажется одна в каком-то помещении, она должна закрыться на крючок и т. д. Я так обалдела от всего вышеуслышанного, ведь ранее ни в одной из мужских колоний, которые я посещала, мне таких правил не зачитывали, что остальных «требований к поведению женщин в мужской колонии» не запомнила.

И вот я в окружении четырех или шести сотрудников направилась в медсанчасть, где содержится Сенцов. Дверь в его палату была открыта, и я специально громко объявила, что стоит ограничиться двумя, в крайнем случае тремя сотрудниками, иначе Сенцов точно не захочет со мной встретиться.

Они неожиданно согласились. И мы зашли к Олегу. Он, конечно, меня узнал, заулыбался, встал с кровати, на которой сидел, пока мы заходили в палату. На кровати лежали письма и книги. Палата довольно аскетичная — четыре кровати, белые стены, довольно чисто. Я не заметила тумбочки, но, каюсь, была не в состоянии отслеживать такие привычные для правозащитника мелочи. В углу палаты на стуле, а может быть, как раз на тумбочке стояла еда. Обед. Да, суп, какая-то тушеная капуста и компот.

Начальник колонии рассказывал мне еще до того, как мы пришли к Олегу, что голодающему три раза в день приносят еду. Так положено. И уносят через несколько часов. «Зачем?» — спросила я. «Вдруг он передумает и будет есть», — с робкой надеждой предположил начальник колонии Сергей Викторович.

Нам поставили два черных стула, и мы сидели друг напротив друга. Я попросила чуть подвинуть свой стул к Олегу: я плохо слышу, а он очень тихо говорит. Скрепя сердце разрешили. На протяжении нашего свидания, а длилось оно почти два часа, сотрудники не проронили ни слова, лишь иногда переглядывались и что-то шептали друг другу. Но мы с Олегом их не замечали. Наш разговор фиксировался на видеорегистратор.

Не интервью

В какой-то момент разговора Сенцов сказал, что он не хочет никому давать интервью, понимая, что поговорить с ним хотели бы многие, а ему не нравится, чтобы у кого-то из журналистов был эксклюзив. Поэтому наше общение — это не разговор Сенцова с журналистом, а разговор Сенцова с правозащитником.

Так и получилось.

Я, конечно, спросила о его самочувствии. Передо мной сидел Олег Сенцов, которого я в последний раз видела три года назад на судебном процессе в Ростове-на-Дону, но этот Сенцов из колонии в Лабытнанги стал почти вполовину меньше. Те же лукавые, улыбающиеся добрые глаза, но на очень худом лице. Морщины, которые появляются именно когда худеют лицом. Но при этом этот Сенцов показался мне подростком, хотя я никогда не видела его юношеских фотографий. Он же сказал, что скорее похож на старика, чем на подростка.

Что касается самочувствия: сегодня лучше, чем было, когда приезжал адвокат Динзе неделю назад. Бывает, что кружится голова, общая слабость. Сердцу не хватает питания, дистрофия сердечной мышцы, — Олег признался, что за три месяца сильно «подковался» в медицине, ему его лечащий врач все подробно объясняет. Объясняет, что происходит с его здоровьем, и что может произойти.

Олег заверил меня, что в санчасти врачи делают все, что нужно, а главное, что меня поразило, но я верю Олегу — врачи «считают заключенных за людей», в отличие от того, как относятся к заключенным в гражданской больнице, куда Олега вывозили, когда у него какое-то время назад случился кризис, и его собирались там в больнице принудительно кормить.

Тогда Сенцов оказался перед выбором: или стать мучеником — его бы приковали к кровати наручниками и вставили зонд, или согласиться на поддерживающую терапию — на капельницы и на питательную смесь — это позволяет стабилизировать ситуацию. Состояние постепенно ухудшается, но не резко.

Акция в поддержку Олега Сенцова в Киеве. Фото: Efrem Lukatsky / AP

День сурка

Питательную смесь Олег принимает с 8 июня. Это смесь Nutridrink, пластмассовая банка, похожая на детское питание. Он принимает в день несколько ложек, не знаю точно, сколько.

Его день начинается с капельниц — их несколько. Лечащий врач, с которым я встретилась чуть позже, объяснил, что входит в капельницы: глюкоза, хлорид калия, рибоксин. В другую капельницу: реамбирин, раствор Зингера, аминавин, витамин С. Также Олег получает через капельницы витамины B6, B12, B1. Дают ему и таблетки от сердца. Все эти назначения врачи медчасти согласовали с гражданскими медиками.

Я попросила Олега описать свой день, и он сказал, что все дни похожи. С утра — медицинские процедуры, потом он читает, а читает довольно много, как он сказал — 100 страниц в день, а раньше читал в два раза больше. Он отвечает на письма, что-то редактирует, занимает мозг. Бывают дни, когда вообще ничего не может делать.

Читать и писать — важно, чтобы «не разваливаться», — объяснил Сенцов. А когда я пожаловалась, что не могу ничего читать и у меня была депрессия, Олег признался, что у него не бывает депрессии, «разве что на полчаса».

Вечером он выходит из палаты в соседнее помещение и там смотрит новости по каналу «Россия 24«. Не более получаса. Фильмы смотрит редко, потому что хороших не показывают.

По телевизору Олег узнал, что Путину звонил Макрон. Но по телевизору не сказали, что Макрон говорил с Путиным об Олеге. Подписка на «Новую газету» закончилась. Он собирается ее продлить на следующие полгода.

В палате видеонаблюдение, так положено «по правилам безопасности». Кроме того, есть «тревожная кнопка», которую Олег может нажать, и придет врач или медсестра, которые сидят в ближайшем к его палате помещении. Вроде бы благостная картинка. Я спросила, а что сделает врач, если, как говорит Олег, его предкритическое состояние перейдет в критическое, и ему станет хуже. Его отвезут в реанимацию в гражданской больнице — объяснил Олег.

С мыслью о Киеве

Сегодня перед моим приходом Олегу принесли много писем, которых он раньше не получал, из них он узнал всяческие новости. Был рад услышать, что уже снято 30 роликов про украинских политзаключенных.

Я рассказала ему про письмо французских киношников. Рассказала про письмо Джонатана Литтелла. Олег обещал, что когда окажется в Киеве, обязательно прочтет его книгу «Благоволительницы». Он вообще просил все книги, которые кто-то хочет ему прислать, посылать его сестре Наталье Каплан в Киев. Когда он вернется, их обязательно прочтет.

Попросить Олега прекратить голодовку я не смогла. Мне показалось это своего рода предательством. Я спросила: что делать, чтобы помочь? «Я все что могу делаю, — ответил он. — Делай что должно». И добавил, что не может никому ничего диктовать. Для себя он решил, что будет продолжать голодовку, потому что цель пока не достигнута. А цель та же — освобождение украинских политзаключенных.

В какой-то момент я поняла, что мы уже обо всем поговорили. И Олег устал, я заметила, что он закрывает глаза, когда говорит. Все та же проклятая слабость.

Пришло время прощаться. «Обниматься не будем?« — спросил он так же, как тогда четыре года назад в СИЗО «Лефортово», когда мы с моей коллеги по ОНК Людмилой Альперн пришли навестить его перед отъездом в Ростов-на-Дону на суд. Он пошел и сел на свою кровать, накрытую серым таким казенным одеялом. Олег Сенцов в арестантской робе с биркой «Олег Сенцов».

Сейчас я себя упрекаю, что не задала несколько вопросов, которые, наверное, стоило бы задать. Тех вопросов, которые сегодня задают мне. «На что он надеется? Ведь он знает, что российская власть не поддается давлению. Не поддается шантажу». Я не задала Олегу эти вопросы, потому что, кажется, он на них отвечает своей голодовкой. Он так уверен в своей правоте и так ей меня убедил, что мне показалось неуместным это спрашивать.

Олег напомнил мне человека, которому предстоит тяжелая операция, но он знает, что выживет, потому что настроен на то, чтобы выжить. И, как правило, такие люди выживают. Ведь они настроены на чудо, и чудо случается.

Самое больше потрясение от встречи с Олегом — я увидела человека, которого раньше не знала и не понимала. Человека огромной силы воли, твердости и мужества. Я в своей жизни видела несколько политзаключенных, которые так же стойко держались. Но Олег, пожалуй, один из самых сильных.

Потом я еще говорила с его лечащим врачом, пытала его вопросами, сколько Сенцов еще может в таком состоянии продержаться и голодать.

Врач ответил: «Сколько захочет. Но пора бы заканчивать».

P.S. Да, и правда, пора заканчивать. Пора «менять всех на всех», как обещал президент Владимир Путин на своей большой пресс-конференции пару лет назад: россиян, осужденных на Украине на политических заключенных украинцев, отбывающих сроки в России.

И надо перестать говорить о том, что Сенцов требует невозможного или «шантажирует российскую власть». Он просто напоминает о тех обещаниях, которые были высказаны президентом России.