Причуды языка. Позор всем, кто послал российские «трупс» стать трупами

Письменниця Олександра Свиридова народилася в Херсоні, вчилася у Москві, а нині живе у Нью Йорку. Але Херсон присутній у її житті щохвилини, він живе в усіх її творах, в листуванні з друзями, в її діях і мріях. У 2014 році Олександра невтомно розсилала правдиву інформацію про Україну друзям у Росії і в Америці, проводила прес-конференції і виходила на пікети й мітинги на нашу підтримку. І зараз вона продовжує боротьбу за Україну і свій любимий Херсон. Дякую тобі, друже! Вірю в перемогу. Вірю в нашу зустріч в мирному прекрасному Херсоні.

Алла Тютюнник

Нижче даємо текст статті мовою оригіналу:

Когда я умру, про меня можно будет легко написать одно точное сведение:

«Саша из Херсона». Все остальное спорно — профессия, службы. Я много успела. Рисовала-лепила, занималась греблей — байдара-одиночка. Даже в олимпийскую сборную Украины звали. Танцевала так, что из Питера от Якобсона прилетали — уговаривали маму отдать меня в балет. Капитан волейбольной и баскетбольной команды 30-й школы. После школы недолго санитаркой мыла пробирки в Портовой санэпидстанции Херсона. Потом уехала, окончила художественное училище в Одессе по профессии «Мозаика маркетри». Маляр Одесской киностудии. Потом Москва и ВГИК — сценарист, актриса, режиссер. Потом Америка, и тут уже не перечислить. И полы мыла, и в Голливуде служила. Великая страна — в ней все можно. Но всюду и везде я была, есть и буду из Херсона.

А нынче — ровно сейчас — третьего марта 2022 года я сижу в Нью-Йорке в слезах и смотрю по всем каналам мира, как по Херсону ползут танки. Я их прекрасно помню — память генов вещь серьезная и материальная. Мама моя 21 июня 1941 окончила 20-ю школу города Херсона и на Днепре встречала рассвет со своим классом. А домой пришла и услышала, что война. А потом мотоциклы, а потом танки. Она зимой трактора слышать не могла, когда они шли расчищать заносы. Закрывала уши и кричала: «Танки!». Она имела право на крик: ушла в комсомольское подполье, была арестована гестапо, ее пытали, потом лагеря, и где-то в Регенсбурге ее застал конец войны. Я родилась случайно: американский солдат вел грузовик с русскими, которые хотели вернуться домой. И свозили всех в Линц. Его остановил у шлагбаума английской зоны такой же солдатик, и на общем для них английском что-то сказал водителю, и тот развернулся и уехал. Только я полвека спустя смогла объяснить маме, что в это время в Линце англичане выдали Сталину казаков и их убивали там.

Война в мозаике меня — вторая составляющая после Херсона на Днепровской круче.

И первый мой сценарий в 20 лет я назвала «Моя война», имея в виду подростка, который слушает про войну родителей, пытается в ней что-то понять, и у него складывается своя картинка мира — война преломляется в его зеркалах, и подросток живет с той же самой войной, что родители, только у них война отражается в целом зеркале, а у него — горе осколков. Я долго складывала их в цельную картину. И не предполагала, что доживу до второго пришествия. Не Христа, а войны и танков на улице Херсона. То, чего не может быть, — есть. Но то, что танки, которые войдут в Херсон, будут русскими — невозможно было представить. И что в первую ночь убьют две сотни херсонцев — тоже. Я вечером была на связи с Херсоном, успокаивала друзей, которые прячутся в подполе, что сейчас главное — остаться живыми. Что вот-вот выступит Байден, и его выступление внесет окончательную ясность в это противостояние. Сейчас вот-вот начнутся переговоры и бойня будет остановлена. Прилегла ненадолго, чтоб не спятить. А утром села к экрану — просить, чтобы все сообщили мне, что они живы. Алла Тютюнник — поэт, писатель, драматург, с которой мы ходили в одну литстудию Дворца пионеров в шестидесятые, написала: «Привет. Вчера было плохо: в город зашли орки, убили много людей. Мозги не могли это переварить, казалось, что это сон, потому что такого просто не может быть в реальности. Сегодня вроде легче. Мы осознали, кто они и на что способны. Мы вышли из состояния оцепенения и помогаем друг другу, как можем. Орки вчера разграбили магазины, напились, ходили по улицам и стреляли из автоматов — в бродячих собак и кошек. Сегодня проспались и сказали, что не будут стрелять, если мы не будем стрелять в них. А если будем, то за каждый выстрел они будут убивать 10 мирных жителей. Они под видом эвакуации набрали заложников. Они зашли в Херсон, чтобы спастись и спрятаться за мирными жителями, потому что между Николаевом и Херсоном их уничтожают безжалостно, сотни градов и танков уже сожгли. А здесь они чувствуют себя более или менее в безопасности. Но это ненадолго. В ближайшие дни наши ЗСУ их отсюда вышибут».

Конечно вышибут, пишу всем я. Вы только живите. Это главное. Я разговаривала со многими выжившими в гетто и лагерях — и все гадали, почему они живы, когда столько людей погибло. Им неловко было быть живыми. Но каждый говорил, что коль уж выпало остаться в живых — нужно свидетельствовать. «Труба к устам твоим»…

Запоминайте, снимайте на телефоны, говорю я херсонцам. Будет и божий суд, и суд в Гааге. А сама думаю, что узнаю цифру: 10 за одного. Мама рассказывала, как в концлагере ей дважды предлагали побег, но она отказалась потому, что за каждого бежавшего расстреливали 10 заключенных. Она плакала, спрашивала меня, как они могли жить — те, что бежали, — зная, что за них убьют десять других? И говорила не без гордости, что приняла все страдания, но — «Нет на мне чужой крови».

Я не могу рассказать им, моим друзьям, что выходят из подвала подышать, как сейчас на всех языках мир смотрит с восхищением на маленькую женщину Херсонщины, имени которой не знают, но миф о которой уже живет — в рисунках, стихах и песнях. Она подходит к российскому солдату-оккупанту и говорит, что ему нечего делать в ее стране, куда его не звали. Это видео за один день просмотрели более 2 миллионов раз в Twitter.

И дальше о том, что он «проклят», этот «кусок дерьма». Я горжусь ею. И вы запомните, когда будете потом читать и петь про семечки в кармане, это моя землячка. Херсонщина — она такая, мы такие.

Трудно в Нью-Йорке плакать и слепнуть от экрана компьютера. Хочется что-то делать, но митинг на Таймс-сквер — пустое, хоть и символичное. И вдруг понимаю, что работаю координатором в сети: соединяю людей, собираю информацию, делюсь. Первые пару дней главным было помочь беженцам — подсказать, куда направляться, где точки перехода границы с Польшей, какие бумаги заполнять где. На второй-третий друзья-американцы стали просить подсказать, куда послать деньги, в каких акциях участвовать. А на четвертый… Мои американцы и англичане просят только координаты тех, кто поможет добраться в Украину, чтобы встать на сторону защитников. Глаза на лоб лезут, когда пишут из Ирландии богатые друзья, что не могут ничего сделать со своими детьми — и шлют фото, где стоит наследный принц на фоне чего-то узнаваемого в Николаеве и отказывается возвращаться. Спрашиваешь этого англосакса, которого знаешь годы, — что ему эта Гекуба, а он отвечает, что это его земля, его дед с бабой из-под Полтавы, и они не простят. А потом Борис Джонсон из своей резиденции в Лондоне обращается по-русски и по-украински в поддержку этой праведной битвы, и слезы глаза застят.

А Би-би-си ведет репортаж из Херсона день и ночь. И дикторы по-английски бегло произносят имя моего города. Как я хотела, чтобы все знали это слово — Херсон. Но не могла представить, что для этого понадобится война. Снова война.

…В Херсоне учили английский инстинктивно: город-порт требовал.

Язык был нужен всем и всегда — мама служила в портовой санэпидстанции, где нужно было выходить на рейд, подниматься на борт иностранного корабля, из какой бы дальней жопы он, ржавый, ни приплыл, и изучать, не привезли ли какую заразу на себе матросы, можно ли им сойти на берег. Была лаборатория в санэпидстанции, которая должна была из всех мешков с чем угодно из Индии или другой жопы — не собьюсь — взять на анализ зерновые, орехи и прочая и проверить, не привезли ли каких жучков-паучков. Были проститутки — мои одноклассницы — которым нужен был язык, чтобы договориться с теми самыми голодранцами, которым дадут сойти на берег, чем они будут расплачиваться — каким мусором, а не налом, за который тогда полагался срок. Это была эпоха плащей болонья.

Была Херсонская мореходка, где доверчивые мальчики со всего Союза учились, мечтая о том, как они героически будут бороздить моря и океаны, знакомые по книгам, фильмам и песням. Мечтать помогал красивый парусник «Товарищ», приписанный к мореходке, на котором мальчики проходили практику. И без английского им было не жить. Был Клуб моряков, а в нем всякие игры в дружбу народов с танцами... От Херсона до Одессы было рукой подать, где все было круче — и корабли на рейде побольше, и курсанты мореходки смелее наших, и проститутки дороже. А уж английский был нормой жизни, когда обсуждали трузера с шузами и у сапожника на Морском вокзале покупали сигареты «Филип Морис» в пластмассовой пачке.

Я учила язык, переводила песенки Битлов, которые входили в оборот, и всегда была на подхвате у всех — то маме бумажку перевести, то в лаборатории надпись на мешке разобрать, то проституткам сказать, что на кофточке кримпленовой про стирку сказано, то морякам-индусам в клубе помочь адрес девушки записать...

И вот со всеми этими богатыми знаниями, прожив сто лет в Америке, сидишь теперь и льешь слезы пять дней, высматривая в сети, живы ли твои друзья в Херсоне где идет стрельба. Переписываешься на русском, украинском, потом переводишь здешним друзьям на английский, а потом уж и понимать перестаешь, на каком языке кусок информации прибился... Наконец, одурев, выключаешь компьютер, входишь в кухню чаю налить, а там радио — оно все время говорит...

И слышишь знакомый херсонский английский...

Хрипатый невеселый мужик бодрым корреспондентам отвечает о ситуации где-то в украинском аду... И медленно говорит, что нас мало, а их много...

И звучит это так: — Мэни рашин ТРУПС...

И неожиданно отмечаешь, что совершаешь усилие, пытаясь определить, о чем речь — о том, что много русских солдат, или что много русских трупов.

Следом без кровожадности отмечаешь, что разница невелика — из солдат они очень скоро станут трупами... А дикторше похер, и она бодро прощается с хрипатым мужиком и говорит слушателям:

И напомню, что вчера была годовщина убийства Бориса Немцова.

Он должен был передать в воскресенье, 1 марта 2015 года, представителю международной организации важные документы. Об этом сообщил источник «Обозревателя». По его словам, пакет документов содержал веские доказательства намерения президента России Владимира Путина осуществить захват Украины, Беларуси, Казахстана, Латвии и Эстонии. Также Немцов сообщал, что у него на руках от Комитета российских матерей есть подтвержденный список более 7 тысяч погибших граждан Российской Федерации за все время ведения боевых действий против Украины.

Видання "В новом свете", №9 (1407)