Иловайск: неофициальная правда

В минувшую среду, 13 апреля, журналист, писатель Евгений Положий презентовал в Херсоне свой роман “Иловайск”. Подробнее о работе над книгой и о ее героях он рассказал газете “Вгору” .

– Евгений, почему Вы решили написать о событиях под Иловайском?

– Честно скажу, о войне писать не собирался. Но случайно встретил друга, Юру Коваленко (он поисковик, в мирное время с ребятами искали в полях, лесах останки солдат Второй мировой и потом с почестями перезахоранивали), и был он какой-то уж очень печальный. Оказалось, только что приехал из-под Иловайска. Был волонтером в  миссии “Черный тюльпан”  – разыскивали тела погибших там наших ребят. За три недели по кускам собрали 150 чел. А  в официальных сводках тогда сообщали, что в Иловайском котле погибло 107 человек. Юра мне и говорит: “Да какие 107, мы уже 150 привезли, и еще – сотни лежат”. Поэтому решил разобраться, что же там происходило на самом деле.

– Командование мешало?

– Руководство поступило проще. Просто не захотело со мной общаться. Сделало вид, что под Иловайском ничего особенного не было. И еще – манипулировало  и продолжает манипулировать тем, что идет следствие. Мол, все документы, вся информация о тех событиях – у следователя.  А следствие может и год длиться, и два, и три. И кто знает, что у того следователя есть, а чего нет? Какие документы ему передали, и какие из них уже “пропали”– ведь, не секрет, в нашей стране такое часто бывает. А проверить невозможно, “тайна следствия”.

– Как восстанавливали события?

– Разыскивал очевидцев: если были дома, ехал к ним домой. В Херсон приезжал, встречался с вдовой Влада Ковалева, она помогла многих разыскать. И если ребята были в госпитале или на передовой – я туда и ехал. Например, зимой был в 92-й механизированной бригаде, они тогда удерживали переправу через мост.  А перебросили бригаду из-под Чугуева (Харьковская область) в АТО как раз 23 августа. Сначала на поезде, потом посадили на поломанную технику, без карт, без связи, и направили прямо под укрепрайон. Их 350 человек и 100 человек 42 территориального батальона (Кировоград). Командование послало 450 бойцов “прорвать небольшое кольцо”, а ребят ждало – 5-тысячное войско. Наши вертолетчики возвращались, один специально сел, предупредил: не идите туда, там – укрепрайон. Но… людей все равно послали на смерть, в засаду. Зато командование отчиталось: кольцо прорываем, окружение разрываем. Хотя все понимали – сил нет, и эти люди погибнут. И в этом – невообразимая правда, которую невозможно осознать.

– С бойцами легко было наладить откровенный разговор?

– Не всегда. В той же 92-й бригаде сначала никто ничего не хотел говорить. Тем более, на диктофон. А я на эту встречу очень рассчитывал. Зранее приготовил кучу топографических карт, спутниковых фотографий, распечатал и привез с собой: чтобы для лучшего понимания событий  под Иловайском, с помощью бойцов разобраться, как все происходило – где кто стоял, куда шли, где была засада. Эта информация тогда была полностью закрыта, ее нигде не было (да и сейчас ее в официальных источниках нет). Ну а потом...  Бутылку на стол, выпили раз, выпили два: “Ну ладно, давай поговорим”… На диктофон ничего не писал, все – на листочках. Обвешал весь спортзал картами (бойцы, сто человек, там жили), и блок-посты, маршруты, всю операцию – рисовал по их рассказам. Пил, одной рукой закусывал, другой записывал и рисовал на картах схемы. А у меня еще почерк плохой, потом долго расшифровывал. Так у меня появилась своя карта операции под Иловайском, рисованная.

– И что же было под Иловайском – просто тупость или предательство со стороны командиров?

– Я собрал очень много фактов, больше, наверное, только у следователя военной прокуратуры, который ведет дело. Но все равно осталось очень много “белых пятен”. И командиры разные бывают. Нельзя всех под одну гребенку. В среднем звене очень много хороших, толковых, классных командиров. И выше есть хорошие – тот же полковник Гордиенко, герой Саур-могилы. Умные, грамотные. Но – нет им хода. Это как с нацполицией. Патрульных поменяли, а наверху-то кто?

В 92-й бригаде у Забары хорошее подразделение, много людей с высшим образованием. У них один боец, учитель физики, обыгрывал в шахматы весь батальон вслепую, “держал в голове”  десять досок. Я неплохо тоже играл в свое время, но он и меня “разгромил”, за пять минут, – о нем я тоже в книге написал.  И командир  у них хороший. Но в целом…

Знаете, одна история о них, которая вошла в роман: “Судья Забара и соломенный шишарик”, сейчас получила свое продолжение.

Игорь Забара – мой земляк из Сум, судья. Когда началась мобилизация, пошел добровольцем. В военкомате: “О, Игорь Климович, давайте мы Вас тут (в хорошее место) оформим”. А он: “Я служил в Афгане и иду, чтобы учить людей стрелять из миномета. Я умею, они – нет”. Поехал, научил, год отслужил (даже больше), под Иловайском выжил. История о “шишарике”  (ГАЗ-66) напрямую Иловайска не касается.  Она о том, что война никогда не делает людей лучше. Не могут события, где ты вынужден убивать, сделать тебя лучше. Но она “оголяет” человеческие качества, обостряет: кто был склонен к мародерству – тот мародерствует. А кто был  просто честным и порядочным – тот становится героем.

“Шишарик” в 92-й был самым старым, ржавым, тем не менее,  бойцы на нем прорвались из окружения. Вернулись ночью в часть, машину и оружие поставили на место, но не передали, как положено, “под запись”, попадали спать. Утром проснулись, приходят в гараж – нет шишарика. Они в оружейку – нет их оружия! Спрашивают, где “шишарик”, оружие и боекомплекты, а им “открытым текстом” :  “Да не было ничего, вы что, мужики, понапивались?!”  Другие, может быть, и успокоились. А они заявление написали и пошли в спецчасть. Встретили командира бригады, объяснили ситуацию. Он говорит, с заявлением не спешите, разберемся. Тут же куда-то позвонил, и предложил еще раз пойти в оружейку, мол, спросонья, может, что-то не досмотрели.  Пошли – оружие на месте. Они в гараж – и “шишарик”  на месте. И злой начальник по тылу: “Вам что, не все равно, не могли сделать вид, что пешком пришли? Она б все равно там сгорела. Уже давно все списано”. Так вот, о продолжении истории – сейчас командира той 92 бригады обвиняют в контрабанде, в ее “крышевании” .

– А к Вам были судебные иски “о защите чести и достоинства” ?

– Прошло полгода, пока ничего нет. Да, в “Иловайске” – никаких выдуманных фактов, историй, смертей. Только то, что было. Но это, все-таки, художественный роман. В нем есть несколько придуманных персонажей – чтобы говорить о политике. Бойцы много об этом говорили, но вкладывать в уста реальных людей эти мысли – можно их и подставить. Зачем же? И часто, рассказывая о каких-то поступках, действиях, не знали, кто это был конкретно, не помнили, когда это точно было. А упускать те факты я посчитал неправильным. Они важны. Поэтому эти персонажи заполнили “пустые пространства”. К тому же, у меня есть видео, есть свидетели. И знаете, я работаю главным редактором в газете с 1993 года, и четко знаю: если ты пишешь правду, никто на тебя иск не подаст. Они же тоже знают, что это правда, и шансов выиграть суд у них крайне мало.

– Что было самым сложным в работе над книгой?

– Люди очень многое рассказывали, и по ходу у меня появилось много уникальных историй, которые к самой операции в Иловайске мало причастны. Но это – удивительные истории о любви. Вообще, книга, на самом деле, не о войне, а о любви. О любви мужчин к Родине, о любви женщин к мужчинам, о любви бабушки, мамы к детям, которые идут на войну. О любви маленького мальчика, у которого папа ушел на войну и не вернется, и он пишет письмо Святому Николаю, просит подарить ему велосипед, потому что папа не сможет, потому что он погиб… Эта книга – об этом. Получилось 16 новелл. Они соединены временем и пространством и тремя основными героями, они появляются в ключевых событиях. И есть истории, которые сами по себе уникальны. Например, “Жизнь и смерть Сереги Кабана”. Это история пограничника, который служил на Успенке (поселок городского типа в Луганском районе Луганской области), доброволец, Сумской передвижной отряд. Все части уже ушли, они одни остались. И 23 августа видят колонну, докладывают в штаб, а там говорят, как обычно: “Спостерігайте”. Но обычно колонны сворачивали в сторону, шли дальше, а эта поперла прямо на пост Нацгвардии. Бой шел 8 часов. Колонну окружили и уничтожили, но Кабан тяжело ранен, пуля прошла сквозь живот, большая потеря крови. Его доставляют в больницу, оперируют. Вечером 25 августа он пришел в себя, а медсестры  говорят: “Серега, сепары в городе”.  И он понимает, что ему все, хана. Он говорит:

– Спрячьте меня куда-нибудь, может, в операционную, или в кабинет главврача.
– Ты что, главврач – главный сепар в городе.
– Так он же меня знает, он же меня оперировал!
– Да, он отличный хирург, очень хороший, интеллигентный, благородный человек,  но – сепар.  

Бывает в жизни и так…

Серегу спрятали в морге, под трупами. Это обычный плацкартный вагон, на две трети закопанный в землю. Работник морга ушел воевать, тела просто складывают в проходе, и под них медсестры прячут Кабана. И он там живет две недели, выходя только на час-полтора рано утром, пока все спят, на процедуры. Кабан в конце концов спасся, и в этом ему помогают и нейтральные люди, и россиянки – две женщины на территории России прячут его в кафе. А пока был в морге, под действием обезболивающих случались галлюцинации – мертвые с ним разговаривали. Среди трупов – пять сепаратистов, трое местных пожилых людей – час их пришел, но не хоронят, потому что постоянные активные обстрелы. И еще – отец и сын из Иловайска, мальчику 14 лет. Ехали на рыбалку, попала мина. И Кабан спрашивает у них: “А чья мина, наша или сепарская?” –  “Да нам все равно, какая разница, чья эта мина была? Мы – все равно мертвые”. И он начинает думать о смысле жизни – обычно мы все спешим, торопимся, а там и времени оказалось много, и компания специфическая.

– Евгений, все Ваши прежние книги – о мирной жизни. Почему сейчас – о войне?

– Я никогда не хотел писать о войне. Ни о Второй мировой, ни об Афганистане, ни еще о какой-то. Мне не была интересна эта тема. Не хотелось погружать своего героя в ситуацию, когда он должен убивать или быть убитым. Я видел советские, российские сериалы. И в результате, День победы, – день Скорби, дань памяти, “нет войне”, превратился в праздник: “Мы самые крутые, мы всех “замочим”. Это вырастило в России несколько поколений агрессивно настроенных людей в отношении других национальностей и других стран. Абсолютно имперская философия. За это, на самом деле, обидно. Потому что моя бабушка – ветеран войны (дедушка тоже, но его уже нет в живых), немного до Берлина не дошла. Ей 92 года, и сама она родом из-под Смоленска. Я очень переживал, как она будет воспринимать нынешние события. И когда началась наша война, она звонит, и говорит: “Жень, что же он делает, гад?!  Путин этот проклятый, да он же хуже Гитлера!” … Уф, слава Богу! Мне было бы очень неприятно дискутировать с бабушкой на эти темы…

В книге есть один герой – отец добровольца Грэга. Вот у них с сыном был конфликт. Отец всю свою жизнь прожил в Советском Союзе. И та страна дала ему все, о чем он мечтал. У него была очень счастливая жизнь: большая семья, квартира, машина, путешествия, партийная карьера – все, что человек хотел хорошего получить в жизни, он это получил. И тут – вся семья за европейский выбор. Отец этого не может принять, к тому же, тяжело болеет. Но, умирая, он понимает – это конфликт между его молодостью, его успешной жизнью, и будущим его внуков. Что сейчас они выбирают себе будущее, и он не имеет права им его диктовать. Та страна ушла, безвозвратно пропала, уже не вернется и не должна вернуться, не имеет на это никакого морального права. Она уничтожила слишком много людей, чтобы опять возродиться. И в итоге он делает выбор в пользу своих внуков, их выбора.

– В одном из интервью Нобелевский лауреат Светлана Алексиевич сказала, что больше не может писать о войне, ее “защитная броня продырявилась”. Насколько тяжело было Вам собирать информацию?

–  С бойцами общаться было несложно. У меня была уже своего рода подготовка, психологическая закалка. Мы с редакцией готовили книгу памяти, о погибших земляках. Писали ее наши журналисты. Девочки не выдерживали, плакали, – не поеду, не могу, все! А через неделю приходят: “Я возвращаюсь в проект, – это самое малое, что  могу для них сделать”. Неимоверно тяжкая работа. А я, соответственно, все читал, и на пятой странице  уже у самого ком в горле – такие люди, такие мальчики, Господи…

Книгу писать было тоже несложно, а перенести встречи с мамами, женами погибших – тяжко. На Волыни есть небольшой городок Рожицы, население 12 тысяч. На презентацию книги пришло человек сто. В пятницу, в 10 часов утра – полный зал библиотеки. Подготовились, видео было. Фотографии погибших ребят показывали, рассказывали о них. Честно, слезы в себе с трудом душил. Я вроде бы сам про все это писал, все пересмотрел. Но одно дело, когда ты видишь это в компьютере, а другое – когда вот, его родня, его друзья, земляки… И смотрят на тебя, как будто ты можешь их хлопцев оживить. А ты – ничем не можешь им помочь. И это реально – очень тяжко. Я никогда не болею. А тут меня точно пробило,  я страшно заболел, две недели не вставал, не было сил.

А потом был с презентацией в Луцке, под конец зашел высокий парень в гражданке, но видно сразу – атошник, есть что-то в них такое, что отличает. Он постоял, посмотрел и собрался уходить. Я к нему: пошли пива выпьем. Разговорились, воевал в 51-й, был под Иловайском, выходил из котла на мотолабе (это бронированная машина, сзади тянет зенитную установку). На все две тысячи бойцов такая была одна. Я знаю эту историю, мне ее Володя Мудрый рассказывал, из Херсона. Спрашиваю: “А Мудрого помнишь?”  Он: “Да, жаль хлопца, погиб там”. Я тут же Мудрого набираю:

– Володя привет, ты Журавля помнишь?
–  С 51-й? Да, жаль хлопца...
– А ну-ка поговори с ним, я трубочку ему сейчас дам!

У ребят – слезы на глазах. И хотя бы ради этого есть смысл заниматься такими вещами.

– Будете еще писать о войне?

– У меня моральные обязательства перед тербатом Херсон, я у них взял много информации, а в книгу вошло мало. И – 51 бригада, которая сильно пострадала, а о ней ничего не говорят и не пишут. Потому что, по сути, их кинули. Сейчас 25 парней судят – они три недели были под обстрелами, потом перешли границу с Россией, вернулись. И примерно столько же сейчас находятся в психиатрической больнице, они за границу не пошли, и потом просто сошли с ума. Причем состояние у них крайне тяжкое. Но для этой книги мне нужен еще один человек, никак не могу с ним поговорить. Это Бончиков Виталий из Кривого Рога. Его тяжело ранило в лицо, ухо оторвало, он сказал своим: оставьте меня, уходите. Но выжил.

И я хотел бы написать о том, как детские дома и многодетные семьи вывозили с востока. Они стали в некоторых случаях заложниками – когда ДНРовцы с оружием в руках их, вместе с воспитателями, не пускали, отправляли в Россию. Мы много можем говорить и спорить о том, кто виноват в этой войне. Но вот кто точно не виноват – это дети. Но они страдают.  И через эту проблему хочу показать конфликт шире, что общечеловеческие ценности нивелируются, и есть территории, где они вообще исчезают. Что держит нас между собой? Если на Востоке ценностью может быть ислам, на Западе – закон. То у нас, в Украине, ни религия, ни закон не являются никакой ценностью. Исчезает и другая ценность, общественное мнение, помните: “А что люди скажут?”  – Да уже наплевать. Посмотрите, какое огромное количество хороших, интеллигентных, культурных людей, которые являются ворами. Они прекрасные семьянины, они заботятся о своих детях, о своих мамах, папах, родственниках, возят их на дорогие операции, на курорты – обкрадывая государство, народ. Вот так сядешь с ним, поговоришь, и думаешь: “Господи, как он мог украсть два миллиарда?! Кинуть всех?! – Да он же прекрасный, добрейшей души человек. Марки коллекционирует или еще что-то. Книжки читает, интеллигентнейший человек. Но – вор. Нет у него никаких ценностей, ничего нет за ним. Он пуст, как кувшин, в который надо бросать кости. И многие поколения вырастают на этом. Я бы хотел об этой проблеме говорить. Пока здесь не будет ценностей, на которые будут опираться люди, семья, громада – ничего не будет. Поэтому я хочу, чтобы мы как можно больше читали. Разной литературы. Украина находится в Европе на последнем месте по покупке книг на одного человека. И “первое место с конца”  – по уровню жизни. Мне кажется, что это очень сильно связано между собой: нечтение книг и плохой уровень жизни. Посмотрите, как живут читающие, умные нации – Британия, Германия, Скандинавские страны, Швейцария, Австрия. Они читают, и их не обманешь. Давайте читать, и появятся ценности, в том числе. И тогда нас никто не сможет победить. Никогда.

Справка

Eвгeний Пoлoжий poдилcя 11 июля 1968 нa Cумщинe, зaкoнчил филфaк Cумcкoгo гocудapcтвeннoгo пeдaгoгичecкoгo унивepcитeтa, пpeпoдaвaл нa фaкультeтe жуpнaлиcтики. Paбoтaл глaвным peдaктopoм гaзeт “Уик-энд”  и “Teлeнeдeля-Cумы” , paдиocтaнции “Bceлeннaя”, был aвтopoм и вeдущим инфopмaциoннo-paзвлeкaтeльныx пpoгpaмм нa TPK Bидикoн. C дeкaбpя 1998 г. – глaвный peдaктop oбщecтвeннo-пoлитичecкoй гaзeты “Пaнopaмa”. Пиcaтeль, aвтop книг: “Tуpкин”, “Bыбpaть aнгeлa”, “Mэpи и ee aэpoпopт”, “Tуpкин и. Пoвecть o нacтoящeм caмуpae”, “ДAcвидaния!” , “Дядюшкa пo имeни Бoг”, “Бaшни мoлчaния”, “Пo ту cтopoну xoлмa”, “Илoвaйcк”  и дp.