"Время — самая ценная валюта в мире" - Анатолий Неелов

Анатолий Неелов, художественный руководитель театра-студии "Черный квадрат", о том, чем театр похож на борщ, об отличии живых театров от академических, об употреблении слова "секс" и мата в спектаклях, а также — о том, чем импровизация отличается от жизни.

Анатолий Неелов - создатель киевского театра-студии импровизации "Черный квадрат". Его называют учителем, причем не только в "Черном квадрате", но и в жизни. "Театр в детстве особо не любил, — вспоминает Неелов. — В школе нас заставляли ходить в ТЮЗ. Там взрослые бородатые дяди играли подростков, тетка за 50 играла школьницу — для меня это было глупо и нечестно. У меня абсолютный слух на правду. Если актеры играют фальшиво, для меня это как железом по стеклу. Потом случайно оказался в театральной студии Анатолия Чиркова, где занимались Влад Троицкий, Олег Скрипка. Там я увидел, что театр может быть интересным и живым. Поступил в университет Карпенко-Карого к режиссеру Виктору Кисину. У меня была идея создать не просто театр, а что-то настоящее".

— Анатолий Николаевич, когда человек говорит: "Я не понимаю театр", как думаете, что это значит? 

— Это все равно что сказать: "Я не понимаю жизнь". Ну не понимай... Жизнь и театр — тождественные понятия. Театр понимать не нужно — возможно, это проявление социопатии, но не думаю, что это не мешает кому-то жить. По этому поводу в нашем спектакле "Тамара и демон" есть фраза: "Нравится вам или нет, скажу вам прямо: все люди — психи". Честно, мне по барабану, как человек относится к театру, это его проблемы. Ведь что такое работа режиссера? Я должен приготовить борщ на 600 человек, при этом борщ будет один, но кому-то в нем мало капусты, а кому-то много, кому­-то не хватает мяса, кому-то его много. Поэтому ты не рассчитываешь, что борщ понравится всем. Главное, чтобы человек, который его съел, захотел еще.

— В этом секрет театра импровизации?

— Импровизация — это создание произведения в момент его исполнения. Неважно, ты сейчас сочиняешь текст на ходу или это текст, который ты играешь уже 20 лет. Хороший импровизатор вообще не добавляет ни буквы. Он рождает произведение здесь и сейчас. Импровизация — это когда актер говорит: "Я тебя не люблю" раз 20 или 200, а я думаю: ничего себе, он же говорит из глубины сердца! Вопрос не в том, что фраза должна быть сочинена заново, вопрос в том, что фраза должна быть живой. Именно поэтому есть очень четкое разделение на спектакли академические и живые.

— То есть театр импровизации — это живой театр? Какое-то масло масляное…

— Давайте так. Жизнь и импровизация — тождественные понятия? Нет. Импровизация — это всегда целенаправленный процесс. В жизни отсутствие цели — худшая из судеб. Нельзя импровизировать, не обладая целью.

— Но ведь каждый театр стремится к такой цели!

— Импровизация шире, чем театр. Люди либо живут жизнь, либо проживают ее как произведение. И неважно, что при этом не будет написана книга, не будет снят фильм. Реальность всегда одна и та же, важно отношение к ней.

— Именно поэтому, приглашая новых актеров, вы говорите им: "Возраст не помеха"?

— Чем старше человек, тем больше у него жизненного опыта, тем быстрее он обучается. Никакой 17-летний красавец не переиграет Лешу Курилко. В театральных институтах есть ограничения по возрасту по одной причине — чтобы старперы, которые ведут занятия в Карпенко­-Карого, могли влиять на молодые неокрепшие умы. Гораздо интересней, если человек с двумя высшими образованиями моего возраста хочет учиться. Я работаю с ним в партнерстве — никакого доминирования. Он знает, какие чудеса творят многократное повторение и упорство. 35-летний студент знает, что время — это единственная ценная валюта в мире. Он не будет тратить ее на сомнения. Каждый неэффективный час — это минус кусочек жизни. Когда делаю спектакли, задаю один вопрос: имеем ли мы право забирать у зрителя вечер? Когда актеры пытаются ответить, мол, хочу что-то сказать зрителю, я говорю: "Зачем?! Перестань заниматься собой. Займись зрителем".

— То есть вы подстраиваетесь под зрителя?

— Я обязан! Мы работаем для него. Иначе будет так, что и молочник скажет: я буду делать молоко с солью, мне нравится и мне пофиг, что потребителю не нравится. Нет зрителя — нет нас, он наш хозяин. Искусство управлять зрителем — это стратегия. Сначала мы ему покажем что­-то легенькое, со словом "секс" в названии, а потом он придет на спектакль "Ужин в четыре руки" о Бахе и Генделе.

— Однако в афишах театров все чаще злоупотребляют темой секса, а в постановках появляется все больше мата...

— Культура мата — тонкое искусство. У меня мат в контексте, он часть структуры. А мат ради мата — это грязь. Но категорический запрет на использование мата — это ханжество. И то и другое — две стороны одной медали, перебор. Может ли быть мат на сцене? Да. Должен ли? Нет. Может ли быть часто? Ни в коем случае. Имеет ли он право на легкие вкрапления? Конечно. Это наша реальность. Некоторые режиссеры ошибочно считают, что это приближение к народу. На самом деле это отдаление. Мат должен быть драматургически обоснован.

— А слово "секс" в заголовках?

— У нас был замечательный спектакль "Метаморфозы", и он вообще не продавался. Мы назвали его "Огрызки жизни, или 19 сантиметров любви" — и народ пошел. Полный зал! В самом же спектакле мы не поменяли ни слова. Теперь в названии пытаемся намекнуть, не используя слово "секс". Например, "Раздевайся, будем говорить".

— Народ уже ждет от "Черного квадрата" секса, хотя его там и нет. Именно поэтому вы не ставите классику?

— Она не продастся. Мы не берем у государства ни копейки, при этом не только платим зарплату актерам и т. д., но и помогаем ребятам в зоне бовых действий. Сейчас вот машину скорой помощи для солдат купили. Бизнесом же театр назвать сложно.

— Театр не убило ни телевидение, ни кинематограф, ни интернет. Как думаете, почему?

— Во­-первых, театр — это живое общение. Никакая соцсеть не даст вам то, что дает театр напрямую. Это чувство общности, когда ты сидишь с толпой незнакомых людей и вы мыслите в унисон. Когда хороший спектакль, сердца 600 человек начинают биться одинаково. Такого единения на психо­энергетическом уровне больше нет нигде. Поэтому театр будет иметь успех всегда. А во-вторых, хороший театр говорит о тех проблемах, которые волнуют зрителя. Чехов был остро современным автором. Люди, которые смотрели "Чайку" или "Дядю Ваню" во МХАТе, видели себя. Современный же академический театр выхолащивает эту современность из спектакля, создавая ненужную проблематику современному человеку, живущему в другой скорости. Поэтому "Черный квадрат" никогда не конкурирует с академическими театрами — это бессмысленно и бесполезно. Эти театры вырождаются.

— Да ладно вам! Выжил же до сих пор и нас переживет.

— Я тебе даже больше скажу — там бывают и хорошие спектакли! Но там в первую очередь думают о себе, о самовыражении. К тому же если театры от госдотаций перейдут на самоокупаемость, то выживут немногие. Порой театры ставят классику из-за кризиса драматургии. Ведь писателей, которые пишут для театра, единицы. Мы можем поставить классику, если будем уверены, что она будет иметь отклик сейчас. В 1990-х ставили "Сто тысяч" Карпенко­-Карого — деньги, подмена, жульничество, мошенничество. Тогда подобное было сплошь и рядом, и спектакль имел успех. Мне не интересно все, что модно. Главное — когда сделано по-настоящему, с душой, искренне и ярко, самобытно.

— То есть Гамлета ставить не будете?

— Шекспир — очень современный автор, "Гамлет" в "Черном квадрате" соберет аншлаги. Но я не чувствую этой необходимости, есть другие материалы. Зачем мне Шекспира ставить? Сейчас включи интернет — и посмотри все гениальные постановки "Гамлета".