Человек с ангелом свободы

Семьдесят семь лет назад Красная армия начала оккупацию Эстонии. Предлог – Советскому Союзу требуется расширение системы безопасности, а именно – выход к Балтийскому морю. Как это происходило, вспоминает наша землячка Мильви-Астрид Кулм.

Мильви-Астрид родилась, жила и училась в Таллинне, когда из буржуазной независимой республики Эстония стала социалистическим придатком СССР. Она видела, как во время второй мировой войны советские самолеты стирали с лица земли ее родной город. Но полвека, как и остальные граждане советов, вынуждена была говорить, что Таллинн, уходя, разбомбили немцы.

В шестидесятых годах прошлого века Мильви пригласили возглавить один из отделов нашего ХБК, потом добавилось преподавание в институте, научная работа. Но прежде чем согласиться на переезд, она провела свой отпуск на Херсонщине и – влюбилась в этот край. Если бы снова пришлось выбирать судьбу, она, не колеблясь, выбрала бы ее снова, говорит эстонка. Сейчас здоровье частенько подводит Мильви, она с трудом передвигается по квартире. Но без дела не сидит, вяжет воинам АТО носки с национальными узорами и символикой, – как украинскими, так и эстонскими.

– Это громко сказано, что я стала патриоткой Украины, – улыбается Мильви в ответ на восхищение ее работой. – Патриоты свою любовь к стране должны делом доказывать, а не на диване сидеть. Но я очень сопереживаю. В России и Украине политические события развивались медленнее, что ли, чем в Прибалтике. С перерывами. А в моей жизни все было сжато, я все это видела. Я знаю, что такое российская оккупация не по рассказам, по книгам или картинам. Сейчас те события, что я уже пережила и прочувствовала в детстве, снова повторяются в Украине.

Чужие приходят ночью

– Все началось осенью 1939 года, – вспоминает Мильви. – Мне было пять лет, но я хорошо помню, как на улицах моего родного города вдруг появились чужие военные. Их было раза в три больше, чем наших. Сразу из продажи исчезли сахар, свинина, другие продукты. До этого мы прекрасно питались, а тут с едой начались перебои. И даже если мама доставала продукты, то они уже были совсем другими, – не стало знаменитого эстонского бекона, мясо было каким-то странным, вонючим. Взрослые рассказывали, что нашему президенту выставили ультиматум, пришлось разрешить России установить у нас три военно-морских базы. Но советских солдат приехало намного больше, чем договаривались, и столько людей сразу прокормить сложно. А в сороковом году, в начале июля, безо всяких дипломатических переговоров, в Таллинн приехал Жданов, провел на центральной площади митинг, – это считалось революцией. Потом они пошли в кабинет к президенту, заставили его освободить должность, арестовали и отправили в Россию, где он так и умер в психушке.

Переворот произошел 17 июня 1940 года, сразу же состоялись внеочередные выборы в парламент. Уже 21 июля новоизбранная власть заявила об установлении в стране Советской власти, а 22 июля приняла декларацию о вступлении Эстонии в состав СССР.

– Я ходила в садик, и каждое утро у нас (и в школах) начиналось с молитвы, и на всю жизнь в душе осталась органная музыка, уважительное отношение к религии и верующим. Мы разучивали наши эстонские народные песни и готовились праздновать 24 июня Яани пяев – День летнего солнцестояния (переводится как день Иоанна, у нас это праздник Ивана Купала – прим.авт.), – вспоминает Мильви. – И вдруг в один день все сразу поменялось. Молиться перестали. Церковь закрылась, там склады сделали. На все наши костры, песни, обряды – запрет. А вместо этого – новые песни разучиваем, про сталинское солнце, про то, что с красным флагом гордо я хожу, звездочки вырезаем. А вместо венков и костров – русская пляска и гармошка. Мы не понимали, как можно было запретить наши родные, национальные праздники, как можно было закрыть церкви?! Вначале люди еще смело пели пародии на Сталина, на Катюшу. Но за это стали очень строго наказывать, за такую песню или слово можно было получить 25 + 5 (25 лет лагеря без права переписки и еще 5 лет без права вернуться на Родину)… Я очень хорошо это помню, и еще помню – страх. Было очень тревожно. И люди на улицах начали меняться: знакомые лица исчезали, вместо них появлялись чужие. Тогда многие эстонцы, у кого были деньги, уехали в Австралию, Канаду. Кто был не так состоятелен, договаривались частным образом и бежали на рыбацких лодках в Швецию. И сам Таллинн, его облик, тоже как-то изменился, стал чужим, что ли...

Но самое страшное время было еще впереди. Перед самой войной, в 1941 году, началось массовое выселение эстонцев в Сибирь. Арестовывали всех, кто был более-менее зажиточным, у кого был высокий статус и авторитет, а то и просто – по доносу. Семья Мильви не была богатой. Папа – музыкант, мама – домохозяйка. Но мамины родители жили в двухэтажном домике на Рижском шоссе в Пярну, и на первом этаже содержали небольшую столовую.

– У них была только одна помощница, а так они сами все делали и обслуживали, – рассказывает Мильви. – Дедушка вернулся с Первой мировой войны инвалидом, ему ампутировали одну ногу. Но он работал, отпускал в буфете и принимал заказы, а бабушка на кухне готовила. Это все отобрали. Дедушка от горя умер, бабушка перешла жить в дом напротив, поселилась у дедушкиного друга, сапожника. Он в одной комнате мастерскую оборудовал, обувь делал очень хорошую. А бабушка ему помогала с покупкой шкур, деталей, с реализацией. Так и выживали. Но за это, за специализацию (подпольный цех), советская власть отправила их в Сибирь. Арестовали и моего дядю – маминого брата. Он работал продавцом в мясном магазине и к нему “прицепился” пьяный политрук: что-то на русском требовал, а дядя не понимал, отвечал на эстонском. В тот же вечер дядю арестовали вроде как за хулиганство. Мы долгое время не знали, где он, что с ним. Потом, совершенно окольными путями, до нас дошли сведения, что он умер в России от голода.

Елочка с одной свечой

Когда Германия напала на СССР, второго дядю Мильви мобилизовали в Красную Армию и направили в Тюменскую военную школу. А отец две недели, до начала немецкой оккупации, домой не приходил – прятался от мобилизации на чердаке ресторана, где до войны играл на скрипке.

– Мы спасались от стрельбы и бомбежек в подвале, и мама очень тревожилась из-за отца, все время молилась, – вспоминает Мильви. – А потом папа домой пришел, и помню слезы радости и ликование людей на нашей улице, которые доставали спрятанные в тайниках эстонские сине-черно-белые флаги и вывешивали их на домах. Немецкую оккупацию восприняли как освобождение от российской оккупации. И стало можно петь эстонские песни, эстонский гимн, и учебный день снова начинался молитвой. Открылись церкви, мы начали отмечать наши национальные праздники. Появилась надежда на возвращение независимости. Единственно, немцы ввели очень жесткие налоги для землевладельцев. Но главное, земли не отбирали и в колхозы не сгоняли. И все перекрестились: “Слава Богу!”. Ну и что, что тяжелые налоги, земля-то своя, буду в три раза больше трудиться, от зари до зари, но налоги заплачу, и семье будет за что жить. Отец тоже стал очень хорошо зарабатывать, играл в ресторане, выступал в военном оркестре. У нас во время немецкой оккупации стало как-то бессовестно хорошо, даже обеспеченно. Помню даже шоколадные конфеты. Это был такой период передышки. И надежда, что справедливость будет восстановлена. А день Победы стал днем траура, недоумения: так не может быть. Я проводила много времени у бабушки и дедушки по папиной линии в деревне. С Таллинном плохое было сообщение, но я ездила иногда туда в товарном вагоне, за покупками. И первый вопрос, когда возвращалась, – это уже после официального окончания войны: “Ну, что в городе говорят о войне” ? Люди все еще надеялись, что западные государства не оставят нас в беде.

Аресты и ссылки эстонцев в Сибирь продолжались вплоть до самой смерти Сталина, до 1953 года. Семья Мильви жила крайне бедно, часто голодали. Но девочка была отличницей, занималась гимнастикой, играла на скрипке, пела и танцевала. Когда уже училась в техникуме, директор несколько раз вызывала ее к себе в кабинет и уговаривала вступить в комсомол. Тогда от всех директоров требовали, чтобы в каждом учебном заведении были пионерские и комсомольские ячейки организованы. А иначе руководителям, в лучшем случае, грозило увольнение.

– Я была оксировалачень религиозной. Еще в четвертом классе искренне верила, что это господь Бог помог мне сдать экзамен по истории (которого я больше смерти боялась) и получить пятерку. Рождество было запрещено праздновать, но мы тайком приносили в школу маленькую елочку и встречали его в тишине, в темноте, при одной свече. И теперь представьте, вот эту душу – так ломать: то верь, – то не верь, то праздники есть, то их – нет. Я несколько раз отговаривалась тем, что надо посоветоваться с родителями. Но сослаться на них, что они мне запретили, – тоже не могла. Очень боялись, что “вспомнят”, как отец при немцах в оркестре играл, и его арестуют. Но, знаете, комсомольская работа меня увлекла и очень многому научила – мы часто ездили, много выступали, и мне это нравилось. Но аресты продолжались. Посадили папиного брата. Он работал водителем на международных рейсах, ездил по Европе, и как-то в разговоре сказал, что “там” дороги лучше. И мне приходилось дома “отдуваться”: “Объясни, что происходит в твоем государстве, комсомолка” ?...

Весной 1958 года, когда отцу исполнялось 75 лет, пошли разговоры, что его выдвинули на звание Заслуженного деятеля культуры. Но звание так и не дали, вычеркнули из списка.

– Видимо, все же кто-то донес, –говорит Мильви.

Сын – ответ за отца

Когда Россия аннексировала Крым и на востоке Украины началась война, сын Мильви Индрек записался добровольцем в АТО. Но надо было решить, кто в Херсоне сможет присматривать за мамой.

– И мама тогда героически сказала: “Иди на фронт со спокойной душой. Ответь от меня, за все те горести, что пришлось видеть. А я тут справлюсь, выдержу” , – вспоминает сегодня Индрек. – Хотя после того, как я попал в госпиталь, она тоже попала в больницу, с сердечным приступом. Но очень скоро “сбежала” оттуда и стала лечиться дома “эстонской медитацией” –вязать и передавать теплые шерстяные носки в госпитали, для бойцов АТО.

Мильви-Астрид Кулм, родившаяся и выросшая совсем в другой стране, с другими национальными традициями, при другом политическом строе, отмечающая и сейчас Рождество не в январе, а в ночь на 25 декабря – настоящая патриотка Украины.

Наши народы разделены географически и исторически. Но нас объединяет нечто большее – соседство с “братской” Россией, вековое противостояние ее имперским замашкам и “интересам” и неутомимой жажде освободить нас от нашей свободы.

А еще – нас объединяет то, о чем когда-то сказал Иммануил Кант: “Две вещи на свете наполняют мою душу священныи трепетом: звездное небо над головой и нравственный закон внутри нас”. Очевидно, именно этот нравственный закон заставляет украинцев, литовцев, эстонцев, латышей и грузин подниматься на борьбу (в основном – неравную) со своим агрессивным и ограниченным “соседом”. И – не просто сражаться, а побеждать, отвоевывая свое и будущих поколений право на свободу, независимость и человеческую жизнь. Ведь Добро обязательно победит Зло, в каком бы обличье оно не пряталось.